А почему, собственно, он? Почему именно этот человек? Он, что, лучше других? Чем? Что в нем есть такого, чего нет в остальных? В какой-то момент ты вдруг непроизвольно выделяешь его взглядом, задерживаешься глазами чуть дольше. Конечно, незаметно. И будто чья-то рука сжимает твои легкие, хочется сделать глубокий вдох, потому что тебе кажется, что ты только что пробежал стометровку. И сердце совершает кульбиты один за другим, один за другим. Улыбка, обращенная даже не к тебе, и ты непроизвольно хочешь улыбнуться в ответ. Вот и сидишь, как полный идиот. Идиот и есть. Ученые давно доказали, что человек тупеет, когда влюбляется. Это как шоры для лошади: пялишься в одну точку, все несешься, спотыкаясь,  ничего не замечаешь вокруг. А где-то там, под твоими ногами валяются такие понятия как гордость, самоуважение, здравый смысл, вытесненные из головы мыслями об этом человеке и затоптанные тобою же.

Эйвери притоптал оброненный кем-то кусочек печенья и вышел из зала.

Во всем была виновата эта сучка. Надменная стерва с  толстыми ляжками.  Он с самого начала знал, что из всего этого не выйдет ничего путного…

Все началось еще в начале января, в ту злополучную субботу, в Трех-что б-их-Метлах. Шестикурсницы сидели своей змеиной шайкой за соседним столиком, когда вдруг одна из них, Гера Линч, выпалила:
- Эйвери, эй, Эйвери!
- Че?
- Скажи же, что Линч – это ирландская фамилия?
- Э-э… откуда мне знать?
- Ну, ты же ирландец!
- Я из Ливерпуля.
- И что? Ты – самый ирландский ирландец на факультете! Видите, девки? - она соскочила со стула и, подлетев к Эйвери, обняла его одной рукой и снова обратилась к своим соплеменницам: - Да, тут одна кровь прямо-таки чувствуется! Рыжие, своенравные, независимые кельты! Моя мать говорит мне выходить замуж только за ирландца, так, что, Эйвери, советую тебе уже копить деньжат на свадьбу…

Она ускакала, и все продолжили заниматься своими делами. Ничего особенного не произошло. Ничего такого. Однако что-то заставило Эйвери еще не раз за вечер невзначай обернуться  на соседний столик. Будто внутри него щелкнул какой-то тумблер: может, дело было в сливочном запахе, исходившем от ее волос,  может, в этом дурацком подмигивании в конце... А потом он неожиданно для себя начал отмечать  её присутствие или отсутствие за столом во время завтраков в Большом зале. И стал садиться так, чтобы обзор был шире, хотя сидел на одном и том же месте все пять лет своего обучения в Хогвартсте. Это было совершенно непостижимо… Это же была Гера Линч. Гера, мать ее, Линч.

Гера Линч была на курс старше, у неё были рыжие волосы чуть выше плеч и пышные бедра. Она громко смеялась и слишком много болтала. Гера Линч была жуткой сплетницей и имела дурацкую привычку постоянно убирать за уши волосы. Постоянно! А еще… еще она могла съесть здоровенный кусок шоколадного торта меньше чем за минуту, и это былo крайне не эстетическое зрелище. Все это… завораживало. Она была не похожа на благовоспитанную даму восемнадцатого века, да, что там… она не дотягивала даже до статуса рядовой  интеллигентной представительницы уважаемого рода. 
Это была бы чудовищная парочка… И это было удивительно.

Джилрой Эйвери просто мечтал, чтобы как-нибудь в темном коридоре на нее напал маньяк или страшный зверь, а он случайно оказался бы рядом и героически пришел бы к ней на помощь. Но, к сожалению, ни чудовищ, ни маньяков в школе не водилось. Эйвери как ошалелый тренировался перед каждым матчем, чтобы Гера Линч увидела, какой он потрясающий охотник. Когда Джлирой летал на метле, он театрально запрокидывал голову и прикрывал глаза, чтобы Линч заметила, как великолепно играет солнце в его лохматых рыжих волосах, развивающихся на ветру.  Эйвери написал угольком на стене теплицы: «У Геры Линч самая потрясающая задница». Эйвери анонимно присылал ей всяких насекомых  в коробках прямо посреди обеда или ужина, а потом храбро «спасал» визжащую Линч от этих «мерзких тварей» на глазах у всего факультета. Он дошел до ручки. Он писал ей любовные послания. Он делал это каждый вечер, совершенствуя свой слог, но лишь огонь в камине был единственным критиком его лирики. Эйвери был слишком труслив, чтобы показать их даже своему филину, не говоря уже о человеческой особи.  Таким образом, приближалось 14 февраля... Эйвери всегда просто терпеть не мог  сумасшедший ажиотаж вокруг этого события, но в этом году он неожиданно для самого себя ожидал этого праздника, как ничто другое в своей жизни.
Все же решившись на великий любовный подвиг, пятикурсник пригласил Геру Линч на предстоящий вечер. Анонимно. Открыто, естественно, не хватило духу. В письме он сообщил, что будет ждать её у третьего рыцаря в Восточном крыле за час до начала бала. С подарком, на который пришлось потратить все свои сбережения и часть сбережений Селвина – футболка с настоящими автографами участников любимой группы Линч – Хорни Леприконс.
В назначенное время Гера Линч не пришла. Не пришла и через двадцать минут. Полчаса. Из Большого зала стала доноситься музыка. Сорок семь минут. Ноги замерзли от гуляющего по каменному полу сквозняка, парадная мантия не грела.
Эйвери направился в  зал. Приноровленный взгляд уцепился за Линч почти сразу, а точнее за ее аппетитную пятую точку, неприлично обтянутую розовой тканью. Рядом с ней был Ранкорн. Этот выпендрежник с  гелем в волосах.
Какое-то время Эйвери наблюдал, как они неуклюже танцуют под какое-то сопливое нытье. Единственное, о чем он мог думать, так это о том, что в своем невозможно обтягивающем розовом платье Линч похожа на огромную креветку. Огромную жирную креветку в соусе «Ля Ранкорнье». Эйвери бросил сверток с футболкой в ближайшую мусорку и направился к выходу.
Заскочив в спальню, в своем чемодане с сокровищами он отрыл немного травки, спизженной у Руквуда еще в октябре  и хранящейся для особого случая. Эйвери решил, что этот случай – особый. Ему нужно было уединиться, скрыться подальше от этого галдежа и того мерзкого ощущения собственной никчемности, которое его охватило с тех самых пор, как на глаза попалась эта парочка. Но оставаться наедине с собственными мыслями Джилрой был пока не готов, и поэтому травка пригодилась ему как нельзя кстати.
Было у слизеринца одно такое тайное место, где он любил поторчать часок-другой в компании и без.  Небольшая захламленная комнатушка возле совятни, куда никто никогда не заглядывал. Эйвери стремительно направлялся к своему пункту назначения, расстегивая верхние пуговицы удушливой рубашки. На губах играла идиотская улыбка. Как все глупо получалось.  Он просто не…
Влетев в комнату, Эйвери остолбенел. Он был полностью уверен в неприкосновенности своего тайного места и никак не ожидал увидеть там непрошеных гостей. А уж тем более этого грифа… Люмос освещал унылую мину Фрэнка Лонгботтома. Эйвери хотел было сказать какую-нибудь остроумную колкость, но на ум ничего не приходило, хотел возмутиться, но язык, как дохлый моллюск, лежал во рту и не подавал признаков жизни. Джилрой внезапно осознал, что он не может думать ни о чем, кроме вонючего запаха креветок и светлых волосах, измазанных гелем.  На такую гремучую смесь организм ответил отчетливым рвотным позывом, и слизеринец  сполз  по стене на пол. Справившись с дурацкой застежкой, скинул мантию и взъерошил волосы.
- Мне кажется, лимит уныния этой комнаты немного превышен… Кому-то из нас придется съебнуть, - задумчиво изрек Эйвери и, немного подумав, добавил. – Нет, не так: тебе, Френсис,  придется съебнуть.

Отредактировано Gilroy Avery (2012-12-10 19:00:07)